Придушил свободу, воспел свободу, а всё лишнее заглушили сирены

 «В Пскове было меня перепугали, но что делать! - написал Гавриил Державин Василию Попову 1 июля 1812 года из Пскова. - Узнав, что в тамошнем соборе почивают мощи Российского героя, великого князя Гавриила и находится страшной его меч, пошёл полюбопытствовать и велел от искреннего сердца отпеть молебен за успех нашего оружия. И вот при сем случае какие пришли мне в голову мысли вам сообщаю, желая, чтоб они сбылись: Надпись на меч великого князя Псковского Гавриила, на котором насечены золотом сии слова: honorem meum пеmini dabo. Се страшный  князя  меч  Псковского Гавриила - С ним чести никому своей не отдал он. Да снидет от него на Александра сила, и с срамом побежит от нас Наполеон». Наполеон упомянут не только по тому, что это было лето 1812 года.

В Пскове до этого Гавриил Державин был не раз. У него имелось поместье под Себежем, полученное им «за усердие в поимке бунтовщика Пугачёва». Пугачёв когда-то посулил за голову  капитана-поручика Державина 10 тысяч рублей. Указом от 15 февраля 1777 года Екатерина II сделала Державина коллежским советником, и он получил в вечное владение 300 душ в Себежском уезде. Деревень «Себежского Ключа» насчитывалось у Державина десять: Каниново, Козыряево, Ермолаево, Страхово, Стахово, Зуёво, Лехново, Крутилово, Жаворонки и Чепелево; центральная – Зуёво (теперь это Опочецкий район). Но барского дома там не было. Тем не менее, Державин в Зуёве останавливался, когда по делам службы проезжал мимо. Иногда Зуёво называли и по-другому – Левенгаген, но это совсем не та усадьба Левенгаген, находящаяся сейчас в Плюсском районе.

Державин был человек не очень практичный, если не сказать - расточительный. Так что один из его приездов в Псков был как раз и связан с продажей его себежских деревень. Как написал биограф Державина академик Яков Грот, он приезжал «по случаю продажи белорусского имения Левенгагена». Продажа не состоялась. Время для продажи оказалось неподходящим. Так что Державин до своей смерти в 1816 году оставался себежским помещиком, а потом имение Зуёво перешло вдове поэта Дарье Дьяковой (своих детей у Гавриила Державина не было, и он в 1800 году взял на попечение детей умершего друга Петра Лазарева. Одним из них был двенадцатилетний Михаил Лазарев – в будущем знаменитый мореплаватель, первооткрыватель Антарктиды).

Судя по переписке Державина, он всё же следил за своим себежским хозяйством, давал конкретные распоряжения управляющему поместьем Якову Зотову:  «О моих поляках перепишись с Я.З.Зотовым, который живет в городе Опочке и к которому при сем прилагаю письмо, …сколько именно и когда в год к тебе работников присылать». «Поляками» Державин называл своих крепостных. Иногда случались конфликты с соседями – с управляющим соседним имением по фамилии Голуб (имение принадлежало графу Разумовскому). Державин в одном из писем благодарит своего управляющего Зотова «за защиту крестьян моих». Подробнее об этом можно прочесть в статье «Поэт Державин - себежский помещик». Претензии у Державина к Голубу были такие: «Чтоб он притеснениями и ябедами своими не завлекал по несправедливости в суды крестьян моих напрасно и не причинял бы им чрез то убытков и разорения». Было время, когда Державин собирался увеличить своё имение за счёт деревень Игрищи и Осиновки, принадлежащих Разумовскому. Его интересовал лес, а точнее дрова. Но в итоге возникло противоположное желание – от себежских деревень избавиться. Однако созрело оно как раз к началу войны с Наполеоном. Война – самое неподходящее время для продажи недвижимости, да ещё с крепостными.

Как написал Державин в 1807 году о своём другом поместье - новгородском: «Разрушится сей дом, засохнет бор и сад, // Не воспомянется нигде и имя Званки; // Но сов, сычей из дупл огнезеленый взгляд // И разве дым сверкнет с землянки».

Каким барином был помещик для своих крепостных? Добрым? Злым? Слишком добрым его точно не назовёшь. Как и другого связанного с Псковом дворянина - Андрея Болотова, насаждавшего в России картофель (о нём читайте здесь 16 октября). У Болотова в мемуарах есть интересные наблюдения о «злодейской пугачёвской сволочи».

Что же касается Державина, то с Псковской губернией он был связан не только поместьем. Карьеру он сделал головокружительную – от рядового Преображенского полка, принимавшего участие в свержении Петра III, до министра юстиции Российской империи. По государственной необходимости Державин занимался рекрутским набором в Псковской губернии.

Поездку в Псков летом 1812 года Державин упоминает в письмах несколько раз. «Я из Пскова 5-го числа сего месяца возвратился, - пишет он. - Там наехал довольно суматохи от близкого военного театра, как разными неприятными вестями, так и страшным выгоном лошадей. Приказано было поставить на каждую станцию по 5000, что было привело жителей в некоторое смущение и уныние, но после несколько облегчены, и не знают что далее будет...».

У всякого времени есть правила хорошего тона. Державин карьеру сделал при Екатерине II, ей посвящал оды («Богоподобная царевна… // Которой мудрость несравненна…»). Но именно при Екатерине крепостное право расцвело. Помещики получили право ссылать своих крестьян за «дерзости» на каторгу, право отдавать крестьянина в солдаты, не дожидаясь начала рекрутского набора. Крепостным запретили жаловаться на помещиков, независимо от того, что они вытворяли. В этом смысле Державин был не слишком жестокий помещик, но о том, что он практиковал телесные наказания, - не скрывал. Это было в порядке вещей. Если не бьёт – значит равнодушен. Державин равнодушным не был. Отсюда и его откровения о том, как он приказал проучить своих крепостных (их у него, в основном в Новгородской губернии и Себежском уезде, насчитывалось около 2000 душ): «Хорошенько, при сходе мирском, которые старее, тех поменее, а которые моложе, тех поболее, за то, что они, имея худой присмотр за скотиною... осмелились ещё просить меня, чтоб их и от страды уволить, что ничто иное, как сущая леность, которую без наказания оставить не должно». Так он «проучил» четырёх женщин-скотниц. Высек. То есть с помощью телесных наказаний Державин боролся с ленью.

Станислав Рассадин в книге «Умри, Денис, или Неугодный собеседник императрицы» по поводу Державина и Болотова написал: «Гаврила Романович Державин эпически повествует, как он повелел четырёх скотниц высечь…  Андрей Болотов рассказывает, как изощренно истязал своего пьяницу столяра, сек его порциями, "дабы сечение было ему тем чувствительнее, а для меня менее опасно, ибо я никогда не любил драться слишком много". Эта пытка столь взбудоражила сыновей столяра, что один из них пригрозил Болотову зарезать его, а другой сам хотел зарезаться; "будто бы хотел", - пишет гуманный помещик; словом, по его выражению, "они оказались сущими злодеями, бунтовщиками и извергами". За что и были закованы в цепи и посажены на хлеб и воду до покаяния… Не убоясь тавтологии, можно ответить: делалось то, на фоне чего и Болотов и Державин имели основания считать себя отцами крестьян, а свою строгость - отеческой, направленной для блага неразумных детей. Болотов, который "никогда не любил драться слишком много", искренне не понимает, что сам довёл "бунтовщиков и извергов" до отчаянного сопротивления; Державин себе кажется прямо-таки Добряком: старых ведь приказал сечь поменее!».

Таких случаев с помещиками, в том числе и псковскими (с Александром Чеченским, например, о котором я написал здесь 9 декабря) было много. Один из самых скандальных был Дмитрий Философов из имения Богдановское с его крепостным гаремом и демонстративной жестокостью (новоржевский помещик Философов, судя по всему, был одним из прототипов Троекурова из повести «Дубровский»). Как писал Пушкин: «Здесь тягостный ярем до гроба все влекут, // Надежд и склонностей в душе питать не смея, // Здесь девы юные цветут // Для прихоти бесчувственной злодея...».

Владелец села Корпева Аполинской волости Горяинов в начале 1820-х годов заставлял своих крестьян работать на барщине по шесть, а иногда и по семь дней в неделю. Помимо этого требовалось платить натурой – дровами, холстом, куриными яйцами, птицей, ветчиной, гусиным пухом… Когда у других новоржевских помещиков – Нелединских – попыталась покончить жизнью крепостная Агафья Демидова, провели следствие и установили: издевались над ней и наказывали плетьми три раза в неделю.

В одном из уголовных дел неожиданным образом возникает фамилия героя войны 1812 года Чеченского. Первоначально это был рапорт Новоржевского земского суда – в 1826 году (как раз в том году Александр Чеченский получил длительный отпуск «для излечения от ран»). Это была реакция на жалобу («отношение по секрету»), в которой Чеченского - к тому времени генерал-майора - обвиняли в жестоком обращении с крепостными и управляющим.

Потребовалось установить: так ли это на самом деле? Не клевета ли это? Всё ли в этой истории чисто?

Оказалось, что не всё.

И если раньше история Александра Чеченского выглядела как героико-приключенческая, то теперь она превратилась в детективную. В прямом смысле слова. Началось расследование, инициаторами которого стали новоржевский уездный стряпчий Демидов и псковский военный пристав капитан Кирибицын.

В псковском архиве имеется тот самый рапорт из Новоржевского земского суда, в котором перечисляется – что же вменялось в вину боевому генералу. Его подозревали в насилии, которое он якобы употреблял.

В жалобе, цитируемой в рапорте Новоржевского земского суда, говорилось «о жестоком  и бесчеловечном обращении новоржевского помещика господина генерал-майора Александра Николаевича Чеченского с крепостными своими людьми, из коих до восьми человек содержатся в кандалах, а управитель его дворянин Бек с семейством лишен дневного пропитания, содержится по самовластию его, Александра Чеченского, в собственном его имении сельце Савкине под стражею с угрозами заковать его в цепи, изморить голодною смертию…».

Обвинения чрезвычайно серьёзные. Они бросали тень на героического офицера. Эта история упоминается Генрихом Дейчем в книге «Крестьянство Псковской губернии в конце ХVIII  и первой половине ХIХ веков».

Следствие установило, что часть фактов подтвердилась: «При осмотре найдено в кузнице, состоящей при сельце Савкино, два кузнеца Ефрем Степанов и Ермолай Денисов, в людской избе дворовой человек Иван Степанов, и в конюшне кучер Фёдор Ефимов с надетыми на ногах их у каждого конскими железами…».

Правда, всё ещё было непонятно, кто отдавал приказ.

Самого Александра Чеченского в поместье в тот момент не было, и его именем могли прикрываться недобросовестные люди, прежде всего, управляющий Богдан Бек, к которому у самого Александра Чеченского имелось множество претензий. К тому же, управляющий Бек явно не напоминал бесправного человека, которого с семейством держат на голодном пайке чуть ли не в заложниках. Управитель, когда в поместье явилось следствие, вообще был в отъезде, что подтвердила находящаяся на свободе и в полном здравии его жена.

Таким образом, эта часть обвинений, дошедших до Новоржевского земского суда, не подтвердилась, хотя жалобы на Александра Чеченского писала именно жена управляющего Бека.

Когда, цитируя Дениса Давыдова, пишут, что Александр Чеченский был человек предприимчивый, то, разумеется, имеют в виду совсем не современную предприимчивость в смысле умение извлекать доход. В этом смысле, судя по всему, Александр Чеченский был человеком не слишком успешным. Впрочем, как и Державин. Как водится, многим военным после смены обстановки в мирной жизни часто приходится сложнее, чем на войне. В данном случае, возникло подозрение, что Чеченский слишком доверял своему управляющему Беку, который хозяйствовал неумело и, скорее всего, помещика обкрадывал, доведя имение до расстройства, а Чеченского чуть ли не до суда.

В то же время, было очевидно, что крепостных в поместье Чеченского действительно наказывали весьма жестоко, что для Псковской губернии было не редкостью. Случаев жестоких издевательств, в том числе и по отношению к женщинам и детям, известно немало – и в Новоржевком уезде, и в Великолукском, и в Торопецком, и в Холмском. Некоторые избранные вопиющие примеры «из псковской жизни» позднее вошли в книгу «Былое и думы» Александра Герцена.

В Савкино предстояло выяснить – кто же за всем этим стоит. Сам помещик? Его управляющий, действующий от его имени? На подозрение попала и Екатерина Ивановна Чеченская (Бычкова), супруга генерала. В документах так и говорилось: «Происшествия в имении генерал-майорши Чеченской».

Характер у Екатерины Ивановны был действительно непростой. Прошло немного времени, и в «имении генерал-майорши Чеченской» началось следствие. Эта история интересна не только тем, что в ней замешана фамилия героя войны. Важно понимать – какие порядки царили тогда в России, в частности – в Псковской губернии.

В имении «генерал-майорши Чеченской» порядки были садистские. Телесные наказания, судя по рапорту, применялись постоянно. Били розгами или палками («наказание палками, как при наказании солдат»). Расследование установило, что Ефрем Степанов и Ермолай Денисов получили по 150 ударов розгами за то, что устроили в кузнице пожар. Однако наказание этим не закончилось. После телесного наказания на два дня на обоих кузнецов надели кандалы, затем освободили, но вскоре снова надели кандалы, в «коих содержались безвыпускно».

Кто же давал приказание? В рапорте сказано, что крестьяне были наказаны розгами «по приказанию господина их генерал-майора Чеченского, отданному управляющему Беку». А вот Иван Ефимов получил сто розг «за плохой надзор вверенных ему лошадей» и плюс пятьдесят - «за неаккуратное выполнение сделанного ему господином Чеченским приказаний». Рассказы подтверждались телесным осмотром потерпевших. На теле крепостного Фёдора Ефимова обнаружились явные следы насилия. В рапорте говорится: «Осмотр на задней части тела, плечах сине-багровые пятна на обеих лопатках и обеих руках». Впрочем, причастность лично Александра Чеченского тогда к издевательствам доказана не была. «Расстройство имения» и «беспорядки», по мнению расследователей, произошли по вине управляющего Бека, в связи с тем, что Александр Чеченский долгое время «находился в болезни, никуда почти не выходил и всем имением распоряжался управляющий Бек». В некоторых других случаях Чеченский вообще в поместье отсутствовал. Например, когда Иван Сафронов девять недель содержался в кандалах, генерал был в отъезде («небытность господина генерала Чеченского дома»). Очень сильно от побоев пострадал бывший приказчик Иван Макаров. Здесь уже уместно говорить не о наказании в воспитательных целях, а о жестокой расправе, граничащей с убийством. В рапорте сказано: «Бывший приказчик сельца Савкино Иван Макаров, битый по объявлению господина Чеченского управляющим Беком собственноручно, лежал в параличе и без действия языка». Более того, пострадала крестьянка, бывшая свидетельницей той расправы. Её позднее наказали розгами.

В имении «генерал-майорши Чеченской» жестоко наказывали за всё подряд: за несвоевременную топку в господском доме печей (от рук Бека пострадал Алексей Михайлов), за то, что кобылица господская выбросила жеребёнка, за плохой надзор… Было установлено, что «Данила Ларионов наказан на Вербной неделе Великого поста управляющим Беком розгами  за то, что кобылица господская выбросила жеребенка, и наказание сие было произведено столь жестоко, что с того времени сделался больным и по сие время не получает совершенного облегчения». Дело расследователям досталось непростое. На подозрении оказался никто иной, как боевой генерал, помещик, уважаемый человек…

В конце концов, учитывая фигуру подозреваемого, в том же 1826 году предводитель дворянства Рокотов написал псковскому гражданскому губернатору действительному статскому советнику Алексею Никитичу Пещурову письмо, в котором имелись утешительные для Александра Чеченского слова: «Я не мог ничего открыть такого, чтобы было противно правилам, законами установленным.Управляющему Беку и жене его никаких особенных стеснений сделано не было» (о семье Пещуровых читайте здесь 29 сентября). Сам же генерал-майор Чеченский позднее даст расписку, «чтобы люди те до подобного изнурения не были допускаемы».

На тему жестокости в среди помещиков подробно писал историк Василий Семевский (о братьях Семевских читайте здесь 7 декабря) – главный специалист в дореволюционной России по истории русского крестьянства. В книге «Крестьяне в царствование императрицы Екатерины II», имея в виду таких просвещённых помещиков как Державин и Болотов, Семевский задаётся вопросом: «Если так действовал человек, тронутый образованием,  то, что же делалось у других помещиков?». Ответ простой: делалось то, что мы знаем из уголовного дела и рассказов, касающихся Екатерины Чеченской, Дмитрия Философова и многих других. Хотя и они, конечно, образованием были "тронуты".

***

В начале 1802 года Александр I отправил Державина в Калугу – расследовать деятельность губернатора Дмитрия Лопухина («По секрету. Господину действительному тайному советнику Державину. Вы отправляетесь под видом отпуска вашего в Калужскую губернию; но в самом деле поручаются вам от меня изветы, частью от безымянного известителя, а частью от таких людей, которые открытыми быть не желают; вы усмотрите из них весьма важные злоупотребления, чинимые той губернии губернатором Лопухиным и его соучастниками»). Тайная миссия Державина принесла результат. «Дело Лопухина» считается одним из крупнейших коррупционных дел России начала XIX века. И не только коррупционных. Лопухин оказался довольно ярким персонажем. Державин установил, что губернатор вёл себя вызывающе («…развращенные нравы, буйство и неблагопристойные поступки губернатора, как-то: что напивался пьяным и выбивал по улицам окна, ездил в губернском правлении на раздьяконе верхом, привел в публичное дворянское собрание в торжественный день зазорного поведения девку, и тому подобное, каковых paспутных дел открылось 12, да беспорядков по течению дел около ста…»). Царю показалось, что разъезжать верхом на дьяконе и бить камнями окна городских домов для губернатора – это чересчур. Тем более что были выявлены взяточничество, незаконное изъятие недвижимости… В деле фигурировало даже убийство (помещик Хитрово убил своего брата с помощью наёмного убийцы, а потом откупился от Лопухина взяткой, заплатив 75000 рублей). В свою очередь, Лопухин написал на Державина жалобу, в которой утверждал, что Гавриил Державин применял на допросах пытки, после которых один из допрашиваемых (Иван Гончаров) умер. Жалобы не подтвердились. Дело же Лопухина расследовалось 17 лет. Когда оно завершилось, в живых не было ни Державина, ни Лопухина. Решение суда, принятое в 1819 году, оправдывало действия Лопухина.

Находясь в Калуге и расследуя дело Лопухина, Гавриил Державин написал басню «Крестьянин и дуб»: «Рубил крестьянин дуб близ корня топором; // Звучало дерево, пускало шум и гром, // И листья на ветвях хотя и трепетали, // Близ корня видючи топор, // Но, в утешение себе, с собой болтали, // По лесу распуская всякий вздор. // И дуб надеялся на корень свой, гордился // И презирал мужичий труд; // Мужик же всё трудился // И думал между тем: «Пускай их врут: // Как корень подсеку, и ветви упадут!».

У каждой басни должна быть мораль. В этой басне она двойная. Один из сторонников Лопухина откликнулся ответной басней, начинавшейся словами: «Мужик, ты, видно, глуп, // Когда не зришь, // Что весь топор твой туп,  - //Не то творишь…». А заканчивалась ответная басня так: «…То так тебя прижамкнут. // Уж вряд на плечах быть главе».

Затаил дыхание. Сочинил оду.
Возвёл башню. Воздвиг стены.
Придушил свободу. Воспел свободу,
А всё лишнее заглушили сирены.
Экипаж промчался по всему проспекту
И резко замер у новой башни.
Правильная радуга по всему спектру
Соединила завтрашний день и вчерашний.
Сирены под радугой – обманчивы и коварны.
Других не держат в роду Терпсихоры.
Кто-то ляпнул, что свобода пришла слишком рано
И поэтому не миновать нам позора.
Осталось только распотрошить венок из перьев
И обратно перья в крылья сирен вставив,
Облететь с ними границы всех империй
И почувствовать себя частью стаи.

А внизу кто-то другой будет кормиться танцем.
Кем-то другим будут любоваться.